Still working to recover. Please don't edit quite yet.

Difference between revisions of "Новый либертарный манифест (Конкин, Сэмюэль Эдвард)/II. Агоризм. Наша цель"

From Anarchopedia
Jump to: navigation, search
 
Line 15: Line 15:
 
| ИЗОБРАЖЕНИЕ=
 
| ИЗОБРАЖЕНИЕ=
 
| ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ=
 
| ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ=
| ПЕРЕВОДЧИК= Д. Горинич, А. Иванов, О. Зайцева, Марина Н., sindikat, ndejra и анонимус
+
| ПЕРЕВОДЧИК= Д. Горинич, А. Иванов, О. Зайцева, Марина Н., sindikat, ndejra и анонимус. Под ред. И. Бурбакова
 
| ПРЕДЫДУЩИЙ= [[Новый либертарный манифест (Конкин, Сэмюэль Эдвард)/I. Государственность. Наше положение|I. Государственность. Наше положение]]
 
| ПРЕДЫДУЩИЙ= [[Новый либертарный манифест (Конкин, Сэмюэль Эдвард)/I. Государственность. Наше положение|I. Государственность. Наше положение]]
 
| СЛЕДУЮЩИЙ= [[Новый либертарный манифест (Конкин, Сэмюэль Эдвард)/III. Контрэкономика. Наши средства|III. Контрэкономика. Наши средства]]
 
| СЛЕДУЮЩИЙ= [[Новый либертарный манифест (Конкин, Сэмюэль Эдвард)/III. Контрэкономика. Наши средства|III. Контрэкономика. Наши средства]]

Latest revision as of 01:28, 24 August 2012

Template:Отексте

Глава 2. Агоризм. Наша цель.

Основной принцип, ведущий либертария от государственничества (этатизма) к свободному обществу, точно такой же, каким пользовались основатели либертарианства для построения самой теории. Этим принципом являетсяпоследовательность. То есть, последовательное применение либертарной теории к каждому действию, предпринимаемому каждым конкретным либертарием, создаёт либертарное общество.

Многие мыслители указывали на необходимость совместимости средств и целей, и не все они были либертариями. Как ни странно, многие государственники жаловались на непоследовательность между достойными одобрения целями и вызывающими презрение средствами. Тем не менее, когда их истинные цели увеличения власти и угнетения стали понятны, их средства оказались вполне последовательными. Запутывание необходимости соответствия целей и средств является частью этатистской мистики. Поэтому выявление несоответствий есть наиболее важный аспект деятельности либертарного теоретика. У многих теоретиков это получалось восхитительно, однако некоторые пытались, но не сумели описать последовательную комбинацию средств и целей либертарианствa[1].

Этот же принцип позволяет определить, верен или нет настоящий манифест сам по себе. Без последовательности всё теряет смысл. Фактически, язык тогда будет тарабарщиной, а существование – обманом.

Этот аспект невозможно переоценить. Если на этих страницах будет обнаружено противоречие, то новым либертарианством будет логически последовательная переформулировка, а не то, в чём была найдена ошибка. Новое либертарианство (агоризм) невозможно дискредитировать, не дискредитировав свободу или реальность (или обе сразу), возможна только неточная формулировка.

Давайте начнём со взгляда на нашу цель. Как выглядит свободное общество, по крайней мере, свободное настолько, насколько мы надеемся добиться в соответствии с нашим сегодняшним пониманием[2]?

Несомненно, самое свободное общество из тех, что когда-либо возникали в воображении человека – это общество Роберта Лефевра. Все отношения между людьми сводятся к операциям добровольного обмена, свободному рынку. Никто никому не вредит и не наносит ущерб каким бы то ни было образом.

Конечно, для создания такого общества, из сознания индивида необходимо стереть не только этатизм. Из всего, что может принести ущерб, наибольшую опасность для этого абсолютно свободного общества представляет отсутствие в нём механизма коррекции[3]. Стоит появиться лишь горстке приверженцев принуждения, наслаждающейся награбленным в окружении достаточного числа сторонников, – и свобода мертва. Даже если все живут свободно, одно-единcтвенное «вкушение запретного плода», один шаг назад – воспроизведение старой истории или самостоятельное возрождение зла – лишит идеальное общество свободы.

Самым близким по безупречности к свободному обществу является либертарное общество. Вечная бдительность – цена свободы, как говорил Томас Джефферсон, и на рынке возможно существование небольшого числа лиц, готовых предоставить защиту от единичных случаев агрессии. Или же большое количество людей может иметь достаточные знания по основам самообороны и умение использовать эти знания, чтобы предотвращать случайные нападения (при полном незнании нападающего о том, кто может оказаться хорошо осведомлённым в вопросах обороны) и ликвидировать прибыльность систематической инициации насилия.

Тем не менее, в подобной системе «анархии со спонтанной защитой» остаются две серьёзные проблемы. Первая – проблема защиты тех, кто явно беззащитен. Эта проблема с помощью передовых технологий может быть сведена к защите полностью парализованных людей, умственно отсталых (предполагая, что в этих случаях для её решения не будет достаточных технологий) и совсем маленьких детей, которые в любом случае требуют постоянного внимания. Затем есть те, кто временно становится беззащитен, и ещё более редкие случаи тех, кого «доканали» инициаторы насилия, желающие проверить свои способности в отношении вероятно более слабого противника (последний является самым редким случаем просто из-за высокого риска и низкой материальной отдачи от затраченных усилий).

Те, кого не нужно и не следует защищать – это пацифисты, те, кто сознательно выбрал быть незащищённым. Лефевру и его последователям никогда не нужно бояться того, что какие-то либертарии начнут использовать для их защиты методы, которые они находят неприемлемыми (возможно, им стоит носить значки с голубем, чтобы их было можно было проще и быстрее узнавать?)

Гораздо более важным является вопрос, что делать с инициатором насилия после защиты. Сразу приходит на ум пример, когда насилие совершено в отношении чьего-либо имущества, а хозяина не было поблизости и он не мог его защитить. И, наконец – хотя, на самом деле, это частный случай ситуации, описанной выше – есть вероятность мошенничества и других форм нарушения договоров[4].

Такие ситуации могут быть разрешены путём примитивной «дуэли» или общественным воздействием – то есть, путём вмешательства третьей стороны, у которой нет материальной заинтересованности в любой из двух сторон спора. Этот вопрос является основной проблемой общества[5].

Любые попытки навязать решение против воли обеих сторон нарушают либертарный принцип. Так что «дуэль», не несущая никакого риска для третьих лиц, приемлема, но вряд ли материально выгодна и эффективна. Она даже не рассматривается никем как цивилизованное (то есть эстетически приятное) решение – кроме некоторых сектантов.

Для принятия решения в таком случае требуется судья, «справедливый cвидетель» или арбитр (третейский судья). После того, как арбитр в споре или судья в деле об агрессии вынес приговор и сообщил сторонам о своём решении, могут потребоваться некоторые меры по обеспечению его выполнения (пацифисты, кстати, могут выбирать арбитраж без каких-либо принудительных мер).

Следующая рыночная система была предложена Ротбардом, Линдой и Моррисом Таннехилл и другими. Она не является окончательной, и может быть улучшена за счёт достижений в теории и технологии (как уже было сделано автором этих строк). На данном историческом этапе она представляется оптимальной и приведена здесь в качестве начальной рабочей модели.

В первую очередь, каждый, не считая тех, кто предпочитает в этом не участвовать, страхует себя от агрессии или кражи. Можно даже определить цену своей жизни на случай убийства (или ненамеренного причинения смерти), которая может варьироваться от жизни инициатора насилия, взятия трансплантируемых органов (если технология позволяет) для восстановления жизни жертвы до денежного вклада в благотворительный фонд, способствующий продолжению незавершённых дел погибшего. Здесь важно то, что жертва определяет цену своей жизни, тела и имущества до того, как произошёл инцидент (ущерб имуществу, подлежащего товарообмену, может быть просто возмещён в соответствии с рыночным курсом; см. ниже).

Некто А обнаружил, что пропала его собственность, и доложил о этом в страховую компанию IA. Компания IA проводит расследование (с помощью специального отдела или отдельного сыскного агентства D). При этом IA безотлагательно предоставляет А замену недостающей вещи таким образом, чтобы свести к минимуму потерю возможности пользоваться благом[6]. В то же время агентство D может не обнаружить пропавшей собственности. В этом случае ущерб страховой компании IA будет покрыт за счёт страховых взносов клиентов. Заметьте, что для того, чтобы не повышать страховые взносы и держать их на уровне конкурентов, у компании IA есть сильная мотивация для максимального увеличения шансов возврата украденных или потерянных вещей (можно красноречиво написать не один том на тему отсутствия подобной мотивации у монопольной системы сыска, каковой является государственная полиция, и её ужасающей стоимости для общества).

Если агентство D обнаружило пропавшие вещи, скажем, у B, и B добровольно их возвращает (возможно, побуждаемый вознаграждением), то дело закрыто. Только в том случае, когда B заявляет о собственности на тот объект, на который претендует A, возникает конфликт.

B нанимает страховую компанию IB, которая может провести своё собственное независимое расследование и убедить IA, что агентство D ошиблось. Если это сделать не удалось, то теперь IA и IB находятся в состоянии конфликта. На этом месте против рыночной анархии выдвигаются стандартные критические аргументы о том, что «война» между A и B разрослась до масштаба, включающего крупные страховые компании, которые, в свою очередь, могут иметь свои подразделения охраны значительной численности или контракты с охранными компаниями (PA и PB). Но есть ли у страховых компаний IA и IB стимул прибегать к насилию и уничтожать не только активы конкурента, но и, конечно же, по крайней мере какую-то часть своих собственных? В устоявшемся в течение долгого времени рыночном обществе стимулов у них ещё меньше. Специалисты компаний заняты защитой, в которую также вложен их капитал. Любая компания, инвестирующая в нападение, будет выглядеть довольно сомнительной и непременно потеряет клиентов в преимущественно либертарном обществе (которое является предметом нашего обсуждения).

Очень дёшево и выгодно, IA и IB могут просто заплатить арбитражной компании, чтобы урегулировать спор, представив каждая свои претензии и доказательства. Если требование B правомерно, то IA откажется от иска, взяв на себя небольшой убыток (по сравнению с войной!), и у неё будет отличный стимул для улучшения своей практики расследований. Если же правомерно требование A, то будет справедливо обратное утверждение об IB.

Только тогда, когда суть дела была полностью оспорена, исследована и рассужена, а B всё ещё отказывается уступить похищенное имущество, произойдёт насилие (до сего момента B, возможно, был побеспокоен лишь уведомлением о защите компанией IB его интересов, и, возможно, даже предпочёл оставить его без внимания; никакого требования куда-либо явиться или дать какие-либо показания не может быть предъявлено до вынесения приговора). Но PB и IB отходят в сторону и B должен теперь предстать перед квалифицированной, эффективной группой специалистов по возврату похищенного имущества. Даже если B в этот момент близок к сумасшествию в своём сопротивлении, он, вероятно, будет нейтрализован с минимальной суетой рыночным агентством, стремящимся к положительному образу в глазах населения и увеличению числа клиентов – в числе которых однажды может оказаться и сам В. Прежде всего, PА должна действовать так, чтобы не пострадали посторонние и не был нанесён ущерб чьей-либо ещё собственности.

B или IB теперь несёт ответственность за восстановление. Его можно разделить на три составляющих: компенсация, временно́е предпочтение и издержки.

Компенсация – это возврат исходного имущества или его рыночного эквивалента. Это понятие также может быть применено к частям человеческого тела или к цене, установленной на чью-либо жизнь.

Временно́е предпочтение – это компенсация убытков из-за невозможности использовать собственность в течении некоторого времени, и её объём легко определяется по превалирующей на рынке ставке процентов, которые IA пришлось потратить, чтобы немедленно восстановить собственность A.

Издержки – это сумма расходов на следствие, розыск, арбитраж и исполнение решения. Обратите внимание, как хорошо работает рынок, чтобы дать B высокий стимул к быстрому возврату украденного имущества, чтобы уменьшить издержки (полная противоположность большинству государственных систем) и свести к минимуму начисленные проценты.

Наконец, отметим все «встроенные» стимулы для быстрого и эффективного отправления правосудия и восстановления с минимумом суеты и насилия. Сравните это со всеми другими действующими системами, а также обратите внимание на то, что по частям вся эта система с успехом применялась на протяжении истории. Только взятая в целом она является чем-то новым и исключительным для либертарной теории.

Эта модель восстановления была изложена столь конкретно, несмотря на то, что её ещё можно улучшить и развить, потому что она решает единственную социальную проблему, связанную с каким-либо насилием вообще. Остальные принципы либертарного общества лучше всего будут изображены богатыми воображением авторами научной фантастики с хорошими знаниями основ праксиологии (термин Мизеса, означающий изучение человеческой деятельности, в особенности, – экономики, но не только).

Некоторые черты этого общества – либертарные в теории и свободно-рыночные на практике, называющиесяагорическими (от греческого слова «агора», означающего «рыночная площадь»), – являются стремительными инновациями в науке, технике, связи, транспорте, производстве и распределении. Отдельного внимания заслуживают прогресс и развитие в области искусства и гуманитарных наук, которые должны идти в ногу с более материальным прогрессом. К тому же, этот нематериальный прогресс будет вполне вероятен по причине полной свободы всех форм ненасильственного художественного самовыражения и гораздо более быстрого и полного донесения его плодов до не возражающей публики. Либертарная литература, восхваляющая эти блага свободы, уже имеет существенный вес и стремительно растёт.

Это описание теории восстановления следует завершить, разобрав некоторые малоизвестные аргументы против неё. Большинство из них сводится к оспариванию концепции назначения цены за повреждённое имущество и пострадавших лиц. Позволить беспристрастному рынку вместе с жертвой разрешить этот вопрос представляется наиболее справедливым решением как для жертвы, так и для самого агрессора.

Последняя точка зрения раздражает кое-кого из тех, кто считает, что необходимо наказание за злой умысел, обратимости содеянного для них недостаточно[7].

Хотя никто из них не представил нравственного обоснования наказания, Ротбард и Дэвид Фридман, в частности, приводят аргументы в пользу экономической необходимости устрашения. Они утверждают, что любой процент раскрываемости преступлений меньше 100% оставляет небольшой шанс успеха, поэтому «рациональный преступник» может пойти на риск ради получения дохода. Таким образом, дополнительное сдерживание должно быть добавлено в виде наказания. То, что страх наказания также уменьшает стимул агрессора сдаться и тем самым ещё сильнее снижает раскрываемость преступлений, ими не учитывается. Или, возможно, подразумевается, что суровость наказания будет возрастать всё более быстрыми темпами, чтобы побить возрастающий процент уклонения от него. В момент написания этих строк, самый низкий показатель нераскрытия преступлений, определённых государством, составляет 80%, а большинство преступников имеют более 90% шансов не быть пойманными. И это в исправительно-карательной системе, в которой не происходит никакого восстановления (грабёж потерпевшего продолжается далее через налогообложение с целью поддержания системы исправительных учреждений), а рынок объявлен вне закона. Неудивительно, что так называемый «красный рынок» негосударственной инициации насилия процветает!

Тем не менее, эта критика агорического восстановления не учитывает наличие фактора «энтропии». Потенциальный агрессор должен сравнивать доход от объекта кражи с потерей этого объекта плюс проценты плюс издержки. Это правда, что если он сдаст себя сразу, две последние составляющие будут минимальными, но при этом так же минимальны будут расходы потерпевшего и его страховой компании.

Агорическое восстановление не только является отличным сдерживающим фактором, основанном на взаимном одобрении. Рыночная стоимость фактора процессуальных издержек позволяет произвести точное количественное измерение социальных расходов на принуждение в обществе. Ни одна другая система, известная на данный момент, не позволяет это сделать. Как говорит большинство либертариев, свобода работает.

Агорическая теория восстановления никогда не рассматривает замысел агрессора. Предполагается только, что агрессор является действующим субъектом и несёт ответственность за свои действия. Вообще, какое дело одному человеку до того, что думает другой? Имеет значение то, что агрессор делает. Мысль не является действием. По крайней мере в мыслях анархия остаётся абсолютной[8].

Если вы были внезапно шокированы, обнаружив, что я вломился в ваш дом, разбив ваше венецианское окно, вас не будут заботить детали: споткнулся ли я и упал просто проходя мимо, был ли я вовлечён в некий акт иррационального гнева, или же мои действия были частью заранее продуманного плана с целью отвлечь охранников на противоположной стороне улицы, чтобы они не заметили попытки ограбления банка. То, чего вы хотите, – это без промедления вернуть ваше окно (и убрать осколки). То, о чём я думаю, к вашему восстановлению никакого отношения не имеет. На самом деле, можно легко показать, что даже самый небольшой расход энергии в этом направлении будет абсолютно напрасной тратой. Мотивы (или, точнее, предполагаемые мотивы, ибо это всё, что мы можем знать[8]) могут быть существенными при расследовании и даже при доказательстве арбитру правдоподобности действий агрессора, например, в том случае, когда есть несколько одинаково вероятных подозреваемых, но всё, что имеет значение для торжества справедливости (как его представляет себе либертарий), – это то, что потерпевший приведён в состояние, настолько близкое к имевшему место до случившегося, насколько это возможно. Пусть бог или совесть наказывает «преступные мысли»[9].

Другие критики поставили вопрос, что делать с зачинщиками насилия, которые выплатили свои долги (индивиду, ноне «обществу»), и теперь «свободны», набравшись большего опыта, попытаться ещё раз. Что делать с рецидивизмом, так широко распространённом в государственническом обществе?

Разумеется, после того, как человек отметится как агрессор, с ним будут проявлять бо́льшую осмотрительность, и о нём будут думать в первую очередь, когда произойдёт похожее преступление. И хотя не исключено, что трудовые лагеря могут использоваться для выплаты компенсации в некоторых крайних случаях, большинству агрессоров будет разрешено работать более или менее на свободе, заручившись гарантиями. Таким образом, не будет никаких «учреждений высшего криминального образования», обучающих и способствующих агрессии, какими являются тюрьмы.

Отличительной особенностью высокоэффективной и чёткой системы арбитража и защиты будет то, что она будет занимать незначительную часть человеческого времени, мыслей и денег. Кто-то может сказать, что 99% агорического общества мы не представили вообще. Как насчёт устранения саморазрушения (которого либертарианство не касается), освоения и колонизации космоса, продления жизни, развития интеллекта, межличностных отношений и эстетического разнообразия? Всё, что действительно можно и нужно сказать по этому поводу, – это то, что там, где современный человек должен тратить половину своих времени и сил либо служа государству, либо сопротивляясь ему – это время, умноженное на мощность (то, что физики называют работой) будет использоваться для всех других аспектов самосовершенствования и укрощения природы. Нужно обладать действительно циничным взглядом на человечество, чтобы представлять себе что-то кроме более богатого, более счастливого общества.

Это было описание нашей цели в общих чертах, с концентрацией внимания на аспекте справедливости и защиты. У нас есть «здесь» и «там». Теперь опишем путь – контрэкономику.

Примечания

Template:примечания
  1. Отметим самое заметное до настоящего времени:
    • Мюррей Ротбард может использовать любую свежую политическую стратегию в дополнение к либертарианству, обращаясь к ещё более радикальным, когда очередные попытки терпят неудачу.
    • Роберт Лефевр выступает за чистоту мыслей и дел каждого индивида, что автор и многие другие люди находят вдохновляющим. Но он уклоняется от описания полной стратегии, получающейся из этих персональных тактик, частично по причине опасений, что описание может быть воспринято как предписание. У автора нет такого рода опасений. Лефевровский пацифизм также несколько уменьшает привлекательность его либертарной тактики, – возможно даже сильнее, чем она того заслуживает.
    • Эндрю Дж. Галамбош выступает за чёткую контрэкономическую позицию (см. следующую главу), но он определённо мешает привлечению новых людей своей позицией против широкого движения и тактикой «тайного общества». Его «основной принцип», уклонизм, как и лефевровский пацифизм, возможно, также неоправдано сильно уменьшает поддержку его теории.
    • «Как я нашёл свободу в несвободном мире» (How I Found Freedom In An Unfree World) Гарри Брауна представляет собой весьма популярное руководство по персональному освобождению. Находясь под влиянием Ротбарда, Лефевра и Галамбоша, Браун вполне правильно, на первый взгляд, описывает действующую тактику выживания и процветания индивида в государственническом обществе. Он не предлагает всеобъемлющей стратегии, и его техники растворятся в продвинутой контрэкономической системе при приближении свободного общества.
    • Уклонение без конкретных представителей, но широко соединённое с помощью Libertarian Connection является идеей достижения свободы путём охвата государства с фланга с помощью технологии. Она внешне выглядит вполне обоснованной, ввиду недавнего решения правительства Соединённых Штатов не регулировать стремительно растущую информационную индустрию. Но она не учитывает изобретательности тех, кто хочет сохранять этатизм как можно дольше.
  2. Когда наше понимание растёт, теоретически мы можем достигать более свободного общества.
  3. «Великий взрыв» (The Great Explosion) писателя-фантаста Эрика Фрэнка Рассела описывает общество, близкое к тому, которое представлял себе Лефевр. Пацифисты Гэнда имели коррекционный механизм для изредка отклоняющихся от нормы индивидуумов – таких как «Джек-бездельник». К сожалению, из-за осторожности может быть упущен момент, когда агрессоры достигнут «критической массы» и сформируют устойчивое, самоподдерживающееся сообщество. Что они в этом случае смогут сделать очевидно – они делают это!
  4. Позиция Мизеса-Ротбарда заключается в том, что мошенничество и отказ от выполнения договора (последнее может быть предусмотрено пунктами договора, конечно) являются кражей, кражей будущих благ. Основой договора является обмен имеющихся благ (здесь и сейчас) на будущие (там и потом).
    Любая кража является инициацией насилия. Сила используется для отъёма собственности против желания или для того, чтобы помешать получению благ или платы за блага, добровольно переданные по соглашению.
  5. Общество, с точки зрения Мизеса, существует по причине выгодности разделения труда. Специализируясь в отдельных шагах производства, индивидуумы находят, что вместе могут произвести больше богатств, чем по отдельности.
  6. Здесь необходимо ввести мизесовскую концепцию временно́го предпочтения. Будущие блага всегда дисконтируются [ценятся меньше] относительно настоящих благ в связи с потерей времени использования. Пока индивидуальные оценки временного предпочтения различаются, те, у кого оно велико, могут одалживать блага под процент у тех, у кого оно меньше, так как высоко-предпочитающие могут платить низко-предпочитающим больше, чем ценность, упускаемая ими. Точка, где все эти сделки относительно временного предпочтения успешно проходят на свободном рынке, определяет базовую или исходную ставку процента для всех займов и капиталовложений.
  7. Мюррей Ротбард занимает здесь самую сдержанную позицию: он выступает за двойное возмещение; то есть агрессор должен не только вернуть жертву в прежнее нетронутое состояние (насколько это возможно), но и должен сам стать жертвой в соразмерном объёме! Это удвоение не только выглядит произволом, Ротбард также нигде не предусматривает моральной основы для наказания, допуская, кроме того, «моральное исчисление» (в духе Бентама).
    Другие требуют куда большего ограбления пойманного агрессора, делая его, вероятно, самым большим дураком, которому не повезло допустить ошибку, и который обязательно вернётся на правильный путь и предпочтёт договориться с жертвой полюбовно. Многие неорэндисты запросто застрелили бы ребёнка за кражу конфеты (Гари Гринберг, например); другие приковали бы подростков к их постелям для защиты своей собственности от мелких «посягательств».
    И это ещё просто лёгкое прикосновение ужаса. Гораздо большее искажение справедливости допускается не теми, кто хочет возместить ущерб или даже немного наказать инициатора насилия, а теми, кто хочет его перевоспитать. Хотя некоторые более просвещённые сторонники перевоспитания и допускают параллельное возмещение ущерба, они зацикливаются на делегировании права жертвы на самозащиту (основы всей правовой деятельности) с целью заключения беззащитного пойманного агрессора в тюрьму и промывания ему мозгов.
    Не считая наказания личности, истязания тела, и, возможно, даже вызывания некоторого сожаления после жестоких физических пыток, перевоспитатели хотят добиться разрушения системы ценностей и мотивации, то есть уничтожения Эго. В более образных, но хорошо подходящих терминах, они хотят поглотить душу пойманного агрессора!
  8. 8.0 8.1 Если бы телепатия была открыта и практически применима, она могла бы быть применима для исследования мотивов и намерений; однако в агорическом обществе её применение привело бы лишь к сожалению о чрезмерных затратах, понесённых жертвой. Это примечание также применимо к следующему абзацу, поэтому ссылка на него встречается в тексте дважды.
  9. Хороший вопрос состоит в том, в каких случаях «наказание» всё же может возыметь силу? Концепция применима только к рабам, которым ничего терять кроме возможности уменьшить страдания, к совершенно ни на что ни годным людям (если такие существуют), и к очень маленьким детям, которые не способны платить за восстановление и заведомо не могут взять на себя долговые обязательства.
    Конечно, примитивная экономика обычно имеет значительно больше проблем с рациональностью и технологиями, которые обеспечили бы возможность определения платёжеспособности и точного измерения ценности. Однако, некоторые примитивные общества, такие как ирландское, исландское и игбо ввели системы денежного возмещения для улучшения возмездия – и быстро развились в квазианархические.